ГЛАВА 6. Перед Съездом

В конце декабря я выступал на общем собрании Академии наук СССР,
посвященном вопросам экологии. Я говорил о всевластии ведомств как основной
причине неблагополучного экологического положения в нашей стране. Я назвал
такие ведомства, как Минводхоз, Минэнерго, Министерство лесной и бумажной
промышленности1. Я сказал об ответственности Академии наук, которая не
занимает принципиальной, научно обоснованной позиции по защите среды
обитания и по существу является послушной частью административно-командной
ведомственной системы, о необходимости независимой от ведомств научно
обоснованной экологически-экономической экспертизы крупных проектов и
государственных планов в целом как одной из главных задач Академии. Я
говорил о двух конкретных проблемах: о необходимости закрытия Армянской АЭС
и о прекращении строительства и финансирования канала Волга - Чограй. О
первой проблеме и своем участии в ней я уже писал. Как раз в эти дни на
заседании специальной комиссии вопрос о закрытии Армянской АЭС был решен -
я хотел бы думать, что и мое вмешательство сыграло тут роль. Во всяком
случае, в перерыве общего собрания ко мне подошел Александров и сказал, что
он полностью передал мое мнение, хотя он сам и придерживается другой точки
зрения. Что касается строительства канала Волга - Чограй, то этот проект
бессмыслен с экономической точки зрения (стоимость строительства 4 млрд.
рублей - за эти деньги можно построить элеваторы и дороги и сделать многое
другое, что в совокупности гораздо важнее возможной выгоды, к тому же в
Ставропольском крае нет большого недостатка воды) и крайне вреден и опасен
экологически (в Калмыкии велика опасность засолонения, отвод воды из Волги
окончательно губит осетровое стадо и в перспективе может сделать
необходимым уже ранее отвергнутый экологически опасный поворот стока
северных рек, которого все еще добивается из своих ведомственных интересов
Минводхоз). Проект обсуждался на Президиуме АН. Не доверяя академической
бюрократии, четыре академика (Яблоков1, Голицын, Яншин и я) послали
телеграмму Горбачеву и Рыжкову с изложением нашей точки зрения.

В начале января 1989 года (кажется, 6-го) состоялась встреча М. С.
Горбачева с приглашенными представителями интеллигенции - известными
писателями, учеными, артистами. Такие встречи уже проводились до этого - в
этот раз впервые был приглашен и я. Кроме Горбачева, на встрече
присутствовал Рыжков, но не выступал. Встреча началась с довольно длинного
выступления Горбачева. Он говорил, что перестройка вступает в самый
ответственный период, когда нужно последовательное решение ее задач и в то
же время недопустима излишняя поспешность, перескакивание через необходимые
промежуточные этапы. Опасность справа и опасность слева одинаково серьезны.
В этих условиях важна консолидация всех здоровых сил в стране, объединение
вокруг основных целей, при этом вполне допустимо и даже полезно различие в
понимании более частных вопросов, если оно не перерастает в склоку, личную
вражду. Горбачев, по-видимому, пытался как-то помирить различные
группировки в писательской среде, в других областях культуры. Но уже из
первых выступлений писателей русофильско-антиинтеллигентского крыла и их
идейных противников было видно, что противоречия зашли слишком далеко,
чтобы их можно было так просто устранить. Выступавшие далеко не
ограничивались вопросами культуры, затрагивая экономические, социальные,
межнациональные, правовые вопросы. Краткое содержание выступлений было
потом опубликовано в газетах, но более острые места, как общеполитического,
так и личного характера, были опущены. Я собирался выступить, но колебался,
не вполне понимая, что и как говорить. Когда же я наконец решился, в списке
было слишком много ораторов и я не получил слова. В речи академика Абалкина
давалась впечатляющая картина экономического кризиса и делался вывод:
"Кавалерийская атака на административно-командную систему не удалась, и мы
должны перейти к планомерной осаде". Эта фраза не вошла в опубликованный
отчет. Примерно то же говорил Абалкин на XIX партконференции. Мне казалось,
что позиция Абалкина неприемлема для Горбачева как слишком радикальная и
критическая. Через несколько месяцев я понял, что ошибался.

Ульянов в своей речи затронул вопросы "Мемориала" - в частности, судьбу
счета. Виктор Астафьев говорил о том, что указы о митингах и демонстрациях
и полномочиях специальных войск антидемократичны, содержат возможность
расширенного толкования, расправ над мирными демонстрациями и митингами -
как это произошло в Минске, в Куропатах, в Красноярске и других местах. Это
было одно из наиболее важных выступлений на встрече. Оно "задело за живое"
Горбачева. Он стал возражать Астафьеву, приводя в пример события в
Сумгаите, как доказывающие необходимость быстрого и решительного
реагирования. "Мы опоздали в Сумгаите на 3 часа, и произошла трагедия.
Рабочие требуют от нас, чтобы мы не допускали анархии". Как мне было ясно,
Горбачев смешивал две совершенно различные вещи - преступные акты убийств,
насилий, зверств в Сумгаите и конституционные мирные демонстрации и
митинги, в которых находит свое выражение мнение народа. Без
демократического движения снизу перестройка невозможна, и бояться этого
нельзя. Ссылка на рабочих явно была придумана. Я стал пробираться к трибуне
со своего места, расположенного в самом заднем ряду, надеясь получить
слово. Но, когда я услышал, что "в Сумгаите мы опоздали на 3 часа", я не
выдержал и громко крикнул: "Не на 3 часа, а на 3 дня. На автовокзале стоял
батальон, но не имел приказа вмешиваться. До Баку полчаса езды..." Горбачев
явно был недоволен моей репликой и воскликнул: "Вы, видимо, наслушались
этих демагогов" (он как-то так сказал, что было сначала ясно, что речь идет
об армянах-демагогах, потом немного изменил формулировку). Я тут же отдал
заранее составленную заявку на выступление, надеясь сказать и об указах, и
о "Мемориале", но, как уже писал, не получил слова. Армянский писатель
хорошо говорил о Нагорном Карабахе, литовский - о республиканском
хозрасчете.

Я подошел во время перерыва к Горбачеву и Рыжкову и говорил об
армяно-азербайджанских проблемах - о том, что никак нельзя толкать беженцев
на возвращение назад - сейчас нет для этого условий, возможны новые
трагедии, о необходимости освобождения членов комитета "Карабах". Горбачев
слушал с явным раздражением, Рыжков, как мне показалось, - с интересом. Но
возражал мне именно Рыжков, ссылаясь, как и Яковлев, на невозможность
вмешиваться в работу следствия. Рыжков также сказал, что он не может взять
меня с собой в Армению - это вызовет нежелательную реакцию в Азербайджане
(речь шла об организации помощи). Рыжков сказал, что он получил телеграмму
четырех академиков о канале Волга - Чограй. Он не знал, что стоимость
строительства канала составляет 4 млрд. рублей, - он думал, что около 2
млрд. Я заметил, что если реально обеспечивать отсутствие фильтрации воды
по ходу канала, что абсолютно необходимо с экологической точки зрения, то
стоимость возрастет еще больше, чем до 4 млрд. Весь разговор с Рыжковым был
очень доброжелательным.

Теперь я, кажется, выхожу на финишную прямую этой главы и воспоминаний в
целом - к выборам на Съезд народных депутатов и к самому Съезду. Сначала -
летом и осенью 1988 года - я отказался от предложений стать кандидатом на
выборы в Верховный Совет (это было еще до принятия поправок к Конституции).
Потом, в январе, когда в очень многих институтах моя кандидатура была
выдвинута на Съезд, причем часто с наибольшим числом голосов, я решил, что
не могу отказываться. Возможно - я этого не помню - я согласился даже
несколько раньше. Не помню же я потому, что в то время я был уверен, что
выдвижением моей кандидатуры все и ограничится и я не буду допущен не
только на Съезд, но к выборам. В последнем я как в воду глядел, но всего
хода событий предугадать не мог. В моем согласии стать кандидатом
присутствовала также мысль, что участие в Съезде может оказаться реально
важным для поддержки прогрессивных начинаний.

Принятый в декабре 1988 г. закон о выборах очень сложен. Все же мне
придется кое-что разъяснить, иначе многое в дальнейшем будет непонятно. Из
2250 делегатов на Съезд треть (750 человек) выбирается по территориальным
округам, треть - по национально-территориальным округам и треть - от так
называемых общественных организаций, к которым в числе прочих причислены
КПСС (100 мест) и Академия наук СССР (30 мест). Формально выдвижение
кандидатов происходит на собраниях трудовых коллективов, но на самом деле
закон составлен так, что кандидатом человек становится только после
утверждения его окружным собранием в случае территориальных и
национально-территориальных округов и так называемым Пленумом центрального
органа в случае общественных организаций. Этот пункт закона весьма
реакционен, дает возможность аппарату, местным партийным и советским
органам осуществлять во многих случаях "селекцию" (отбор) нежелательных
кандидатов. К счастью, им это удалось не всегда. Все же очень важно
добиться отмены этого пункта1. Что такое "Пленум" - из закона о выборах
неясно. В декабре и январе Президиум Академии наук принял постановление,
согласно которому состав Пленума - это члены Президиума Академии наук и
члены бюро (руководства) всех Отделений Академии. Сформированный так Пленум
должен был 18 января утвердить кандидатуры на 25 мест для выборов на Съезд.
Сами выборы были назначены на 21 марта; в них должны были, по решению
Президиума, принимать участие все академики и члены-корреспонденты (около
900 голосов), а также около 550 "выборщиков" - по одному от каждых 60
сотрудников институтов Академии. Число мест было 25, а не 30, т. к. 5 мест
было выделено научным обществам. Результат был ошеломляющий: только 23
человека получили требуемое большинство голосов. Не получили большинства
голосов, в частности, все пользующиеся общественной известностью кандидаты,
в их числе я, Сагдеев, Лихачев, Попов и другие, выдвинутые наибольшим
числом институтов (я был выдвинут почти 60 институтами). Для того, чтобы
число мест не превышало числа кандидатов, Пленум решил передать еще 5 мест
научным обществам, т. е. мест в Академии стало 20. Сообщение о результатах
Пленума вызвало во всех институтах Академии бурю негодования. Сотрудники
Академии справедливо считали, что Пленум проявил неуважение к мнению
институтов (по закону Пленум обязан "учитывать" мнение трудовых
коллективов, в данном случае институтов, но он проигнорировал это мнение).
На собраниях в институтах высказывалось мнение, что результаты Пленума -
проявление общего бюрократического отрыва руководства Академии, ее
Президиума, от "рядовых" работников научных учреждений, от тех, кто реально
делает науку. В общем, возникло общественное движение, переросшее
породившую его проблему (как это часто бывает). В московских институтах
возникла Инициативная группа, которая взяла на себя координацию всех
усилий, связанных с выборами от Академии. От Физического института туда
вошли, в частности, Анатолий Шабад и Александр Собянин.

Такие же драматические события, как в Академии, происходили в других
общественных организациях и почти во всех территориальных и
национально-территориальных округах. Кроме работников аппарата и выбранных
им "послушных" кандидатов почти всюду были выдвинуты альтернативные
кандидаты, обладающие собственной программой, яркой и независимой позицией.
Завязалась, впервые за долгие годы в нашей стране, острая политическая
предвыборная борьба. И тут выявилось то, на что даже мы, ведшие в
предшествующую эпоху одинокую и внешне безнадежную борьбу с очень
ограниченными целями, не решались, не смели надеяться. Многократно
обманутый, живущий в условиях всеобщего лицемерия и развращающей коррупции,
беззакония, блата и прозябания народ оказался живым. Свет возможных перемен
только забрезжил, но в душах людей появилась надежда, появилась воля к
политической активности. Именно эта активность народа сделала возможным
избрание тех новых, смелых и независимых людей, которых мы увидели на
Съезде. Не дай Бог обмануть эти надежды. Исторически никогда не бывает
последнего шанса. Но психологически для нашего поколения обман надежд,
вспыхнувших так ярко, может оказаться непоправимой катастрофой.

На Съезд прошла, конечно, лишь малая часть прогрессивных кандидатов.
Аппарат, опомнившись от неожиданности первых недель, стал применять все
находившиеся в его распоряжении средства - вплоть до подлогов, подмены
бюллетеней, не говоря уж о регулировании допуска к средствам массовой
информации. Зато те, кто прошел, были уже закаленные борцы.

После 18 января меня (и некоторых других не прошедших в Академии
кандидатов) стали выдвигать по территориальным и
национально-территориальным округам. У меня нет полного списка этих округов
- назову лишь некоторые. Физический институт АН СССР выдвинул меня "по
месту работы" в Октябрьском территориальном округе г. Москвы, мое
выдвижение поддержали другие расположенные в этом районе институты. Я
выступал на предвыборном собрании в ФИАНе, потом на собрании в Октябрьском
райкоме КПСС, где встретился с другими кандидатами, выдвинутыми по этому
району, в том числе с Ильей Заславским, молодым инвалидом, предвыборная
программа которого включала защиту прав инвалидов СССР. Парадоксально, но
Общество инвалидов не вошло в число общественных организаций, имеющих право
выдвижения кандидатов. Перед собранием в ФИАНе я, как и все кандидаты,
написал предвыборную программу, потом ее несколько раз уточнял (приложение
27).

Другое очень важное выдвижение моей кандидатуры имело место в Московском
национально-территориальном округе № 1, границы которого совпадают с
границами Москвы. Выдвинул меня сначала "Мемориал", а затем множество
учреждений и организаций Москвы. Я присутствовал и выступал на собрании,
организованном "Мемориалом". Оно проходило в Доме кино. Уже подъезжая, я
увидел протянувшуюся на несколько сотен метров очередь людей, желающих
пройти внутрь здания. Это были, в значительной части, знакомые по типажу
лица - те, что так же простаивают очереди на выставку Шагала или на
кинофестиваль, честные и умные, все понимающие, в большинстве своем
стесненные материально пролетарии умственного труда. Но были там, без
сомнения, и новые действующие лица исторической сцены. Это они через
несколько месяцев заполнят гигантскую площадь стадиона в Лужниках. Это
люди, выведенные из сна пассивности надеждами перестройки, рабочие и
служащие, самая широкая масса интеллигенции. Меня узнали и бурно
приветствовали. Я прошел в зал, был представлен Пономаревым собранию,
зачитал свою программу и отвечал на многочисленные, иногда трудные вопросы.
Затем состоялось голосование по моему выдвижению в кандидаты - свыше 600
человек в зале и несколько тысяч в других помещениях и на улице, где были
установлены динамики и можно было подписывать листы поддержки моего
выдвижения. В этот день, как я это ощутил, я получил нравственный мандат на
деятельность депутата.

Второй раз я его получил на митинге институтов Академии 2 февраля. Но до
этого произошло еще несколько событий. Одно из них - собрание в Московском
университете, где я выступал и был выдвинут от МГУ по тому же Московскому
национально-территориальному округу № 1. Одно-временно со мной был выдвинут
от МГУ по этому же округу ректор МГУ Логунов. Всего же по округу № 1 было
выдвинуто около 10 человек, среди них - Б. Н. Ельцин. Ельцин в эти дни
позвонил мне и сказал, что мы не должны переходить друг другу дорогу. Я
согласился с ним, но добавил, что окончательное решение, где
баллотироваться, я приму только после того, как пройдут окружные собрания
по всем округам, где я выдвинут. Несколькими днями позже я сам, по совету
Пономарева, позвонил Ельцину и сказал, что готов выступить в его поддержку
по тому округу, где он будет баллотироваться, с тем, чтобы он тоже выступил
в мою поддержку. Это был, конечно, излишне политиканский шаг, и я скоро
стал о нем сожалеть. К счастью, как видно из дальнейшего, этот шаг не имел
практического продолжения. Меня выдвинули еще по двум московским
территориальным округам и по двум областным, по одному из ленинградских
территориальных округов, на Камчатке, на Кольском полуострове и еще в ряде
мест - у меня нет полного списка. В частности, меня выдвинули в коллективе
объекта. Адамский и другие активисты приезжали, чтобы взять у меня
программу и автобиографию. Они заверяли меня, что утверждение моей
кандидатуры на окружном собрании практически гарантировано. Но мне казалось
неправильным, если я буду избран фактически за мою работу на объекте, во
всяком случае с использованием моей известности в этом мире.

2 февраля состоялся беспрецедентный митинг сотрудников научных учреждений
Академии наук. Митинг был организован Инициативной группой по выборам в
Академии. Группа добилась в Моссовете разрешения на проведение митинга
перед зданием Президиума, в большом сквере, где собралось более 3000
человек (по некоторым оценкам более 5000). На ступеньках старого дворцового
здания Президиума были установлены микрофоны, перед которыми выступали
ораторы и организаторы митинга. Президент Марчук, председатель
избирательной комиссии академик Котельников и некоторые другие находились
на втором этаже здания и изредка выглядывали из окна, отодвинув занавеску.
Мы с Люсей приехали на академической машине, я прошел вперед и встал вблизи
трибуны, но не выступал. Люся стояла вдалеке от меня. Цель митинга, как она
была сформулирована Инициативной группой, - выразить отношение научной
общественности к решениям Пленума Академии1 от 18 января, к позиции
Президиума АН и руководства Академии в целом, довести до людей возможность
и необходимость исправления создавшегося нетерпимого положения. Сотрудники
институтов приходили целыми колоннами, неся транспаранты с лозунгами.
Чувствовалась удивительная раскованность, радостное возбуждение тысяч
людей, которые вдруг осознали себя некой мощной силой. Это была атмосфера
освобождения! В начале митинга Толя Шабад стал читать лозунги на
транспарантах, а собравшиеся - громко повторять последние ключевые слова.
"На съезд - достойных депутатов!" - Депутатов!, "Бюрократам из Президиума -
позор!" - Позор!, "Сахарова, Сагдеева, Попова, Шмелева - на съезд!" - На
съезд!, "Президиум - в отставку!" - В отставку!, "Президент - в отставку!"
- В отставку!, "Академии - достойного президента!" - Президента!. На
митинге было принято несколько обращений, было решено добиваться срыва
выборов 21 марта, с тем чтобы были назначены новые выборы (первоначально
предлагалось бойкотировать выборы, затем была принята тактика призвать
голосовать против всех кандидатов). После митинга, еще в машине, Люся
сказала: "Я была уверена, что ты выступишь и объявишь, что будешь
добиваться выдвижения своей кандидатуры в Академии и откажешься от всех
выборов по территориальным и национальным округам, чтобы поддержать
митинг". Я ответил: "Я понимаю, что очень важно поддержать борьбу в
Академии, поддержать резолюцию митинга (мы оба знали, что и в прессе, и на
собраниях говорят: зачем беспокоиться о том, что Сахарова и Сагдеева нет в
списках кандидатов от Академии? - их уже выдвинули по территориальным
округам). Но я чувствую ответственность также и перед теми, кто меня
выдвигает и поддерживает по территориальным округам. Поэтому мне трудно
принять то решение, о котором ты говоришь". Еще несколько дней я колебался
в ту или иную сторону, даже устроил панику в Канаде, куда мы должны были
вскоре ехать, отказавшись от поездки, чтобы принять участие в предвыборной
кампании. Все фиановцы - Шабад, Файнберг, Фрадкин, Пономарев, а также и
некоторые другие просили меня не отказываться от территориальных округов.
Лишь за сутки до отъезда на Запад я принял окончательное решение,
согласившись с Люсей, и написал письмо в "Московские новости", где сообщал
об отказе избираться по территориальным и национально-территориальным
округам.

Одновременно я должен был развязать еще один "узелок". В начале января я
согласился встретиться с французским писателем Бару, который в прошлые годы
выступал в нашу защиту; я долго откладывал эту встречу, но в конце концов
дальше откладывать показалось мне неудобным. Мы довольно долго проговорили
на кухне, большей частью говорил я, но несколько раз принимала участие в
разговоре Люся. Разъясняя нашу общую точку зрения о необходимости прямых
выборов главы государства, она употребила какое-то образное выражение, из
которого следовало, что положение не выбранного прямым способом главы
государства очень неустойчиво. Все это было не более чем попытка популярно
изложить концепцию. Но дальше произошло следующее. Бару опубликовал в ряде
газет фрагменты нашей беседы как интервью. Из этого текста многочисленные
комментаторы сделали вывод, что мы предсказываем скорое падение Горбачева.
Сейчас, спустя полгода, этот эпизод кажется пустяковым. Но тогда нам было
неприятно. Редакция "Известий", возможно по просьбе самого Горбачева,
попросила меня написать разъяснение. Я это сделал и через Жаворонкова
передал его редакции "Известий" и одновременно для "Московских новостей".

В тот же день мы, на этот раз вместе с Люсей, выехали во вторую в моей
жизни зарубежную поездку. Вечером мы прилетели в Рим, где нас встретила
Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти. В Италии мы пробыли шесть дней; за
это время я встречался в Риме со многими политическими деятелями (с бывшим
президентом республики Пертини, который много раз выступал в нашу
поддержку, с бывшим премьером - лидером Социалистической партии Беттино
Кракси и с нынешним премьером), посетил знаменитую Академию деи Линчеи, где
меня давно дожидался диплом иностранного члена. Это одна из старейших
академий в мире, с именем которой связано начало отхода от умозрительной
схоластики средневековой науки, переход к экспериментальному изучению
природы. "Линчеи" означает рысь; как писали основатели академии, это
животное обладает остротой взгляда, жаждой поиска и исследования. Чучело
рыси стояло в том зале, где мне вручали диплом, и я не преминул
использовать этот образ в моем ответном слове.

Центральным моментом в нашем кратком пребывании в Риме было посещение Папы.
Люся уже была у Папы в декабре 1985 г. - тогда она просила способствовать
моему освобождению из горьковской ссылки. Она была глубоко тронута
человечностью и отзывчивостью этого человека. Сейчас наши личные
обстоятельства были гораздо более благополучными. Мы говорили с Папой о
сложных и противоречивых проблемах нашей жизни, я пытался сформулировать
основные принципы политики в отношении перестройки и страны. Я говорю о том
же самом при всех встречах с государственными деятелями и в публичных
выступлениях. Но в беседе с Папой я почувствовал самую большую,
неподдельную заинтересованность и интуитивное глубокое понимание.

Сильным впечатлением было само посещение Ватикана, этого удивительного
города-государства, его дворца, в котором сосредоточены большие
художественные ценности. Привез нас в Ватикан на своей машине и провез по
его прекрасным садам священник, отец Серж. При беседе с Папой
присутствовала и переводила Ира Альберти. Во всех наших встречах в Италии
роль Иры была огромной. Она прекрасно и умно, с полным пониманием
переводила мои не всегда простые и гладкие выступления и ответы на вопросы.
Мне кажется, что иногда ее перевод был даже улучшением подлинника.
Натерпевшись от многочисленных полузнающих язык переводчиков, мы особенно
оценили Ирину помощь. И, конечно, главное, что это была помощь друга, со
взаимной симпатией.

После Папы мы встретились с кардиналом украинской католической церкви,
затем выехали во Флоренцию. По дороге мне удалось посмотреть собор
Франциска Ассизского в Ассизи и фрески Джотто. Было уже поздно, но меня
узнал монах-привратник, позвал начальство, и двери собора открылись. Зато
во Флоренции не удалось в этот первый приезд посмотреть ни Уффици, ни
Питти. Жили мы во Флоренции, конечно, у Нины Харкевич. Из Флоренции
выезжали на машине в Болонью и в Сиену, где мне вручили дипломы почетных
докторов университетов; я также провел там пресс-конференции и встречи со
студентами и преподавателями, было много интересных вопросов. Сами
церемонии вручения дипломов в этих старых университетах (Болонский - вообще
старейший в мире) с процессиями докторов в средневековых мантиях, с
герольдами и жезлами, старинной музыкой и торжественными речами - были
незабываемыми.

В Италии на каждом шагу - ощущение истории, прикосновения к истокам нашей
(европейской все-таки) цивилизации. Не всем, конечно, можно гордиться, но
это - было и как-то преломилось в настоящем. Даже милая история о том, что
члены городского самоуправления Сиены постоянно работали и жили в квестуре,
верша дела города, но рядом на площади каждый день казнили преступников и
их предсмертные крики мешали работать и спать отцам города - пришлось
перенести место казни в другое место. Никому не пришло в голову, что
следовало бы отменить такие казни, как колесование, и вообще поменьше
казнить. В Риме мы видели Форум, Колизей ("Ликует буйный Рим...
торжественно гремит Рукоплесканьями широкая арена...").

Из Италии мы вылетели в Канаду, в совсем другой мир - благополучного, с
высоким уровнем жизни, но никак не самодовольного, не замкнутого в себе
настоящего и не очень богатого событиями, трудового, иногда сурового и даже
жестокого (индейцам в прошлом веке якобы давали отравленные одеяла)
прошлого. Я там сказал в одном выступлении, что Канада в ее сегодняшнем
виде могла бы быть образцом для других стран - но как трудно следовать
каким-либо образцам.

В Оттаве Люсе и мне вручили дипломы докторов наук; Люся произнесла от
нашего имени прекрасное ответное слово, упомянув двуязычие Оттавского
университета как пример решения таких трудных для всех проблем. Там
равноправны французский и английский языки. Есть фотография - мы оба в
мантиях, ей вручают квадратную докторскую шляпу с кисточкой.