ГЛАВА 20. Евгений Брунов и Яковлев

5 ноября 1975 года, в самые острые дни, когда решался вопрос о поездке в
Осло, ко мне пришел посетитель, назвавшийся Евгением Бруновым. Это был
крупный молодой мужчина с почти детским выражением лица. В прошлом он
учился и работал юрисконсультом в Ленинграде; у него начались конфликты с
властями (все эти и дальнейшие конкретные сведения - со слов Брунова или
его матери), кажется они были связаны с его религиозными убеждениями, и он
с матерью и тетей решили уехать из Ленинграда; они поселились в Клину
(недалеко от Москвы), где конфликты продолжались и усиливались. Его
несколько раз насильно помещали в психиатрическую больницу, избивали в
темных закоулках (потом его мать рассказала, что однажды на ходу его
сбросили с поезда и он сломал ногу). Он просил меня познакомить его с
иностранными корреспондентами - он хотел, чтобы они написали о его
страданиях и чинимых с ним беззакониях, - у него много интересных для них
записей (потом его мать рассказала, что во время беседы в КГБ он якобы
сделал компрометирующую КГБ запись на магнитофоне и намекнул гебистам, что
они "в его руках"). Я отказался устраивать ему встречи с иностранными
корреспондентами. Я этого вообще никогда, за исключением абсолютно ясных и
необходимых случаев, не делаю, а в данном случае у меня были очень
серьезные сомнения. Я поехал на дачу (где все еще жила Руфь Григорьевна с
детьми). Брунов вызвался проводить меня, помогал нести сумку с продуктами.
В метро он продолжал уговаривать меня познакомить его с инкорами, в голосе
его появились умоляющие интонации. Разговаривая с ним, я проехал нужную мне
станцию "Белорусская" и собирался выйти на следующей остановке. Еще до
этого я заметил, что к нашему разговору прислушиваются стоящие рядом
мужчины средних лет, явные гебисты (их было, кажется, четверо). Один из них
обратился ко мне: "Отец, что ты с ним разговариваешь? Это же - конченый
человек". Я ответил: "Не вмешивайтесь в разговор - мы сами разберемся".
Выйдя из вагона, я оглянулся и через стеклянную дверь увидел огромные,
слегка навыкате, голубые и наивные, почти детские глаза Брунова, с тоской и
ужасом смотревшие мне вслед.

Через месяц, в первых числах декабря, к нам в дом пришла женщина,
сказавшая, что она мать Евгения Брунова и что ее сын погиб в тот же день,
когда он был у меня, - его сбросили с электрички. В ее рассказе были
некоторые неправдоподобные моменты и несообразности, но я приведу его
полностью:

"Я знала, что Женя пошел к вам, и ждала его всю ночь, ходила встречать к
поезду. Но он не приехал. Я услышала разговор двух мужчин, которые шли с
поезда. Один из них говорил: "Зачем они позвали его в тамбур? Он ведь
никому не мешал, спокойно сидел. А потом раздался страшный крик. Я бросился
в тамбур, но мне преградили дорогу - там тебе нечего делать". Я не поняла,
что это речь о моем сыне, но запомнила разговор. Утром в почтовом ящике я
нашла записку на клочке бумаги, без подписи: "Зайдите в линейное отделение
милиции, узнаете о своем сыне". Но там ничего не знали. Лишь в середине дня
мне сообщили, что труп моего сына нашли около железнодорожных путей, тело
его мне не показали. 11 ноября нам выдали гроб для похорон, лицо сына
забинтовано и залито гипсом, так что лба, носа, глаз, щек не было видно, и
запретили разбинтовывать. Но мой брат видел в морге, только его пустили,
что у Жени выколоты или выдавлены глаза."

Она отказалась сообщить адрес или имя брата, сказала, что она с ним в
смертельной ссоре, он сотрудник МВД и ни с кем из нас не станет
разговаривать. Т. М. Литвинова поехала проводить мать Брунова, была у них в
доме. Страшная бедность - в доме ни корочки хлеба, ничего вообще нет.
Татьяне Максимовне показали уголок в чулане, где Женя и его мать слушали
иностранное радио, - они очень боялись, как бы их не застали за этим
занятием. Над кроватью Жени - икона, портреты Сахарова, Солженицына и Хайле
Селассие. В милиции матери Брунова передали сильно смятую фотографию,
найденную у него в кармане. На ней - сцена проводов Люси на Белорусском
вокзале 16 августа при отъезде в Италию, хорошо видно нас обоих. Эта
карточка стояла у нас за стеклом, еще несколько отпечатков лежало на
секретере. Брунов, кажется, просил эту фотокарточку у меня на память, я,
насколько помню, ему отказал, но задним числом уже не уверен. В январе я
обратился с заявлением в следственный отдел милиции города Клин, где
написал, что я последний, кто видел Брунова, прошу привлечь меня к
следствию о его гибели и прошу сообщить мне о результатах следствия. Через
месяц я получил ответ, что, поскольку несчастный случай с Е. В. Бруновым
произошел на железной дороге, мне следует обращаться в линейное отделение
МВД Октябрьской железной дороги. А там со мной отказались разговаривать.

Что же произошло с Евгением Бруновым? Несчастный случай с душевнобольным
(имеющим также душевнобольную мать), под влиянием мании преследования
вышедшим на промежуточной станции и попавшим под поезд? Или это
самоубийство на той же почве? Или же это убийство уголовниками-хулиганами?
Или это убийство, совершенное агентами КГБ, которым надоело возиться со
своим подопечным (в пользу этой версии говорит то, что они, якобы, уже раз
сбрасывали его с поезда; эта, 4-я версия может сочетаться с последней, 5-й
версией)? Или же это убийство, имеющее непосредственное отношение ко мне, с
целью "испортить мне жизнь", показать, что моя общественная деятельность
приводит к трагическим последствиям? В пользу этой, последней версии
говорит момент события - сразу после присуждения Нобелевской премии,
разговор в вагоне метро с гебистом и, наконец, повторение - в несколько
ином варианте - исчезновения или гибели пришедшего ко мне "с улицы"
человека.

Хотя другой эпизод произошел много поздней, я расскажу его здесь. Весной
1977 года ко мне на улицу Чкалова пришел ранее мне неизвестный посетитель.
Дело его было очень обычным. Он работал водителем на какой-то автобазе в
Свердловске. У него, по его словам, возник конфликт с администрацией базы -
первоначально из-за того, что он отказался ремонтировать в служебное время
машину директора, потом выступил на собрании, указав на какие-то другие,
тоже очень обычные нарушения. В результате его сняли с машины и перевели на
менее выгодную работу. Он уволился и приехал в Москву добиваться своих прав
в ВЦСПС, еще где-то - все безрезультатно. Он спрашивал совета, продолжать
ли ему борьбу, может быть обратиться к инкорам или в прокуратуру или же
махнуть на все рукой и уехать в Харьков, где живет его мать и он
рассчитывает легко поступить на работу. При разговоре присутствовала Люся.
Конечно, мы посоветовали ему не посвящать свою жизнь бесполезной борьбе и
прямо ехать в Харьков. Он ушел. А через несколько часов пришла женщина,
назвавшаяся его матерью. Она, оказывается, ждала все это время сына на
Курском вокзале (10 минут хода от нас) - он сказал ей, что пошел к нам, и
на всякий случай оставил ей наш адрес. Сын не пришел к ней, и она не знает,
где и как его искать. Мы объяснили ей, куда надо звонить. На другой день
она пришла еще раз в совершенном отчаянии. Мы снабдили ее деньгами - у нее
их не было, и сами пытались обзванивать отделения милиции и морги - все
безрезультатно. Через несколько дней к нам на дачу позвонила женщина. Она
сказала, что это говорит Яковлева. Она нашла своего сына в морге в Балашихе
- ей сказали, что он был сбит машиной и привезен туда. Ей выдали гроб с
телом сына, и сегодня она увозит его, чтобы похоронить в Харькове.

Мы с Люсей решили проверить некоторые пункты этого рассказа. Я спросил в
нашем отделении милиции, были ли в соответствующий день у них какие-либо
несчастные случаи. Они сказали, что ничего не было. Они сказали также, что
все трупы жертв несчастных случаев на улице Чкалова попадают в другой морг,
а в Балашиху привозят только трупы жертв катастроф на железной дороге и из
Подмосковья. Мы опросили также чистильщиков сапог и газетчиц на пути от
дома до Курского вокзала. Никто ничего не видел. Через несколько дней мы
поехали на академической машине в Балашиху; дав "на чай" работавшей там
уборщице, узнали, когда будет патологоанатом, и позвонили ему по телефону.
Однако он сказал нам, что Яковлева в морге не было и вообще не было ничего
похожего. Через полгода кружным путем мне передали записку, в которой было
написано, что на самом деле труп Яковлева был в Балашихе, но патологоанатом
был вынужден обмануть нас. Через несколько дней мне позвонила какая-то
женщина, сказала, что она из морга Балашихи и ее фамилия Иванова, и
повторила то, что было написано в записке.

Мать Брунова была у нас в доме еще раз через год или два после гибели сына.
Мать Яковлева больше о себе никогда не давала знать. Адреса ее в Харькове я
не знаю.

Что можно сказать об этом деле? Возможно, Яковлев действительно был схвачен
гебистами при выходе из нашей квартиры, убит (или случайно погиб от побоев
или при попытке оказать сопротивление), доставлен в отдаленный морг,
первоначально ГБ хотело скрыть этот инцидент, но затем изменило свое
решение. Но также вполне возможно, что все это - инсценировка, что Яковлев
не убит и приходившая женщина - не его мать, и что цель этой инсценировки -
создать для меня трудный психологический климат.